Глава 17
Трах-тах-тах, тара-рах-тах-тах...
Что такое? Барабан! И под его треск снова монотонный голос:
– Встава-а-ть... встав-а-ать... встава-а-ать...
Я понял: барабанщик бьет зорю. Шесть часов утра!
Сегодня – барабанщик, а завтра будет дежурить горнист, и в шесть часов утра, выделывая сложные рулады, запоет горн. И так будет всегда: одно утро – барабанщик, другое – горнист: поочереди.
А вставать так не хочется. Ведь за окнами еще совсем черно. Еще бы немножко, минут пять... Но попросить не у кого.
– Захава, вставать!
Захава! Забудь, Боречка, свое имя!
Теперь ты для начальства всегда и только – Захава. А для товарищей – головастик, Лягва, для самых близких друзей – Захавочка. Захавочка – это хорошо, ласково. Но по имени теперь уже никто здесь не назовет. Привыкай, Захавочка!
Старенький дядька Забабурин (надо же иметь такую фамилию!) обучает нас правилам, в соответствии с которыми каждый должен осуществлять свой туалет.
У Забабурина совсем седая голова. Над нижней губой нависают густые белые умы, подбородок гладко выбрит. Одет Забабурин в старенький, длинный черный солдатский мундир времен Севастопольской кампании. На рукавах у него нашиты углом золотые унтер-офицерские нашивки, а через всю грудь, от края до края, тянется колодка с бесчисленными медалями. Ни дать, ни взять – "ундер" Грознов из пьесы Островского "Правда хорошо, а счастье лучше".
Забабурин был в должности "дядьки" еще тогда, когда мой отец учился в Орловском Бахтинина кадетском корпусе! Он не раз говорил мне, что помнит моего отца, и что мой отец был хорошим, добрым мальчиком.
Но и сам Забабурин добродушен и приветлив. Наставляет мальчишек заботливо и ласково. Славный, очень славный старикан!
В соответствии с его указаниями натягиваю на свои ноги трикотажные кальсоны и белые нитяные носки, надеваю предусмотрительно купленные отцом ночные войлочные туфли (а то пришлось бы сразу надевать сапоги), вешаю себе на шею два полотенца (одно – для лица, другое – для обтирания тела), в одну руку беру умывальные принадлежности – мыло, коробочку с зубным порошком и зубную щетку, в другую – сапоги и все остальное. В таком виде следую в "чистильную комнату". Там стоят длинные скамьи с прорезанными в них круглыми отверстиями, куда вставлены металлические тарелки с ваксой. И, конечно, очень много сапожных щеток. Но их, все-таки, не хватает и поэтому образуются очереди и даже возникают драки. Но у меня в руках не только отличная собственная сапожная щетка, но даже собственный помазок для ваксы. Отец и это предусмотрел!
– Ой, какая у тебя щетка! Дай мне почистить!
– Когда сам почищу, и тебе дам. Пожалуйста!
Это отец тоже предусмотрел!
– Никогда не жадничай! – наставлял он меня перед отъездом, – всем делись и, чем можешь, помогай товарищам! Боже тебя упаси фискалить, жаловаться начальству, если тебя обидят! Справляйся сам, как знаешь!
Моя щетка переходит из рук в руки. А сам я тем временем начищаю толченым кирпичом медную бляху на кожаном поясе и медные пуговицы на гимнастерке, заложив из предварительно в "гербовку" – дощечку с прорезанной в ней щелью, куда вставляются пуговицы, чтобы не пачкалась кирпичом сама гимнастерка или мундир.
Покончив со всеми делами в "чистильной комнате", иду в умывальную и занимаю очередь у одного из кранов. Кранов много, они расположены вдоль стен умывальной комнаты над общим длинным металлическим корытом.
Перед умыванием полагалось снять ночную рубашку, а оба полотенца обмотать вокруг талии.
Вытерев тщательно промытое лицо, шею и уши, нужно было намочить конец другого полотенца в холодной воде и обтереть тело до пояса (спину обычно обтирали друг другу); потом сухим концом тельного полотенца полагалось сильными движениями рук растереть себя насухо. После этой процедуры тело горело и становилось розовым.
Всему этому обучал нас находившийся в умывальной комнате дежурный воспитатель.
По завершении процедуры, мы один за другим возвращались в спальню и завершали свой туалет. С этим нужно было торопиться, чтобы быть готовыми к звонку.
По звонку мы идем в большой зал (такой зал был в каждой роте) и действием согласно команде:
– Станови-и-ись!
По этой команде рота должна была построиться в одну шеренгу строго по росту. Я занял место где-то на левом фланге, так как росточка был небольшого.
За этим обычно следовала процедура, которую на первый раз пропустили, но впоследствии соблюдали неукоснительно. Она заключалась в том, что воспитатель медленно обходил шеренгу, проверяя, хорошо ли у каждого вычищены сапоги, бляхи, пуговицы. Если находили непорядок, то тут же накладывал взыскание: назначал лишнее дежурство не в очередь, ставил "под часы" или оставлял без отпуска на следующее воскресенье.
Иногда раздавалась команда:
– Снять пояса, поднять рубахи!
И воспитатель проверял, все ли пришиты пуговицы на брюках, пристегнуты ли подтяжки.
Так же по команде все вынимали из карманов носовые платки, и воспитатель интересовался, достаточно ли они чисты.
– На первый-второй расчитайсь!
– Первый-второй, первый-второй, первый-второй, – от правого фланга к левому бойко перекатывались детские голоса.
– В две шеренги стройсь! Ать! Два! Три!
– Сом-кнись!
Команды следовали одна за другой, и новички довольно четко их выполняли. Сказывалось то обстоятельство. что почти все были детьми офицеров и не малое количество времени еще до поступления в корпус проводили на строевых учениях.
– Направо равняйсь!
– От-ставить! – и после этого – комментарий. – По команде "направо равняйсь, все, кроме правофлангового, четко поворачивают головы направо. Чтобы осуществить равнение, каждый должен увидеть грудь четвертого от себя человека. Еще раз: направо равняйсь!
И вдруг:
– Сми-и-и-рна! Полоборота напра-а-во!
Выполняя команду, все поворачиваются лицом к висящей в углу большой иконе с горящей перед ней лампадкой.
– Дежурный, читайте молитву!
Дежурный по роте кадет второго класса держит перед глазами кортонку с наклеенными на нее напечатанным текстом утренней молитвы, и бойко подражая церковному псаломщику, читает заданный текст.
– Полаборота нале-е...
И после паузы:
– во!
– Шаго-о-о-ом...
И опять после паузы:
– Аррш!
– Левой, левой, левой... Раз-два, три-четыре, раз-два, три-четыре...
– Не отставать! Шире шаг! Левой, левой, левой...
По длинным коридорам через помещения старших рот, по лестницам и снова по коридорам идем в столовую, гордясь тем, что мы в строю, что мы кадеты, что сбоку идет офицер, который, когда мы сбиваемся с ноги, выправляет положение, командуя:
– Левой, левой... Раз-два, раз-два...
Вот и столовая. Это огромный зал, заставленный столами и скамьями.
Мы заходим по семи человек с каждой стороны стола, у его торца – восьмой, "старший" – он будет разливать, раскладывать и раздавать пищу.
– Смир-р-р-на! Дежурный, читайте молитву!
И дежурный читает молитву, которую положено читать перед едой.
– Садитесь!
И шумно двигая скамьями, с радостным говором мальчишечья рота усаживается за столы. Начинается завтрак.
Первый завтрак – скромный и всегда один и тот же: кружка сладкого чая, французская булка и кусочек сливочного масла.
После завтрака полагалась небольшая прогулка на свежем воздухе, а потом – классы: пять-шесть уроков. После первых трех уроков – второй завтрак, состоящий из горячего мясного блюда, кружки чая и французской булки.
Нужно сказать, что кормили в кадетских корпусах довольно однообразно, не очень вкусно, но сытно.
После второго завтрака – вторая прогулка.
Прогулки проводились обычно на каком-нибудь плацу: или на том, который был расположен перед фасадом корпуса на Соборной площади, или же на внутреннем, примыкавшем к задней стороне здания. Каждый плац представлял из себя обширную территорию покрытую травой и обрамленную вокруг густой растительностью.
На корпусном плацу были построены сооружения, превращавшиеся зимой в ледяные горы для катанья на салазках. На середине плаца зимой наливался большой каток, летом же во время прогулок спортивные развлечения состояли из игры в лапту, в кегли, в городки, катания на велосипеде и всякого рода подвижных игр.
После второй прогулки продолжались уроки. По окончании уроков – третья небольшая прогулка перед обедом.
Обед состоял из трех блюд: щей или супа, мясного блюда (по преимуществу – котлет) и десерта в виде какого-нибудь незамысловатого пирожного.
Одним из видов наказания за небольшие проступки служило лишение сладкого блюда. Оно же являлось предметом всевозможных сделок между кадетами, чем-то вроде валюты: на него играли, им делились, его на что-нибудь выменивали.
После обеда полагалась четвертая прогулка, самая продолжительная.
После этой прогулки кадеты на некоторое время предоставлялись сами себе: читали, резвились, занимались гимнастикой. играли на музыкальных инструментах (в большом ходу были балалайки) или в тихие игры: в шашки, в блошки, в шахматы и т. п.
В четвертой роте, у самых маленьких, в эти часы стоял обычно невообразимый шум. Через зал или коридоры этой роты взрослый человек не мог пройти, не рискуя быть сбитым с ног. "Салочки", "пятнашки", "догонялки" связаны, как известно, со стремительной беготней, с победными криками, отчаянным визгом, прыжками и кувырканьем. Иногда дело доходило до драк, с кровопролитием из расшибленного носа. В этом случае вмешивался дежурный воспитатель, разнимал драчунов и в назидание всем ставил из "под часы", висевшие над входом в дежурную комнату. Нередко "под часами" выстраивалась целая шеренга наказанных, иногда человек до десяти.
Стоят, бывало, голубчики, а воспитатель прохаживается мимо них по коридору, делая вид, что не замечает умоляющих взглядов, которые так выразительно просят: "Отпусти"!
А иной раз в ответ на эти немые взгляды воспитатель вдруг громко проговорит: "Ничего, ничего, постойте! Умнее будете"!
Что делать? Вздохнут поглубже и стоят, бедняги, переминаясь с ноги на ногу, поглядывая с завистью на резвящихся вокруг товарищей.
Но вот раздается звонок, и все направляются в классы – готовить уроки на завтрашний день. К этому времени дежурный в каждом классе уже успел аккуратно выписать мелом на доску все задания, какие записаны преподавателями в классный журнал.
В класс входит офицер-воспитатель и усаживается на возвышении за преподавательский столик. Его обязанность – следить за тишиной и порядком в классе и в случае надобности помочь кадетам в подготовке уроков.
Обычно воспитатели читали в это время что-нибудь про себя или приводили в порядок служебную документацию, а иногда беседовали тихонько с кем-либо из своих питомцев по поводу какого-нибудь его проступка или недостаточных успехов в занятиях – словом, выполняли свои воспитательные функции. А в исключительных случаях обращались с проникновенной или строгой речью ко всему классу.
Обычно эти часы проходили тихо и безмятежно: прилежные кадеты готовили уроки и помогали отстающим товарищам, а менее прилежные читали какую-нибудь увлекательную книгу или затевали втихомолку интересную игру.
Случалось иной раз, что кто-нибудь начинал шепотком рассказывать сидящим поблизости товарищам смешной анекдот или забавную историю, и тогда неожиданный взрыв смеха заставлял воспитателя на минуту отвлечься от своих занятий, чтобы прикрикнуть на нарушителей тишины и порядка.
Если воспитатель почему-то не мог быть на вечерних занятиях своего отделения, его функции выполнял взрослый кадет, присланный из первой роты. И горы было этому кадету, если он был лишен выдержки и самообладания. Сорванцы нарочно устраивали тарарам, чтобы испытать характер юноши.
Бывало, сидит бедняга за преподавательским столиком красный, как рак, потный от смущения и не знает, что предпринять, а кругом шум, возня, обидные реплики в его адрес... Ну, что тут делать? Я сам, уже будучи в седьмом классе, не раз попадал в такое положение, и всегда это было серьезным испытанием для моих педагогических способностей. Тут главное – не растеряться и найти нужный тон: не просить, но и не кричать, не приказывать, но и не заискивать – разговаривать серьезно и просто, как с равными. И ни в коем случае не обнаруживать страха. Иногда мне это удавалось.
Впрочем, выступать в этой роли мне предстояло не скоро. Пока я только еще первоклассник. Ближайшая задача заключалась в том, чтобы завоевать погоны.
Понадобилось недели две, чтобы стать полноправным кадетом – получить обмундирование по мерке и погоны на плечи. Это был праздничный для нас деть. После этого нас стали отпускать по субботам и воскресеньям в город.
Те, у кого родители или близкие родственники жили в Орле, могли идти в отпуск в субботу после занятий и возвращаться вечером в воскресенье. Те, у кого были в городе только знакомые, отпускались после воскресной церковной службы на весь остаток дня. Те, у кого в городе никого не было – ни родственников, ни знакомых – вынуждены были проводить воскресные и праздничные дни у себя в роте. Только некоторые, примерные во всех отношениях кадеты отпускались иногда просто погулять по городу самостоятельно и заодно сделать небольшие покупки для себя и товарищей.
Для покупок заблаговременно составляли список заказов, и воспитатель выдавал нужную сумму из личных средств своих питомцев.
Хранить у себя наличные капиталы кадетам строго запрещалось. Все, что они привозили из дому и получали от родителей по почте, они обязаны были сдавать на хранение воспитателю, который в особой тетради вел личный счет поступлений и расходов каждого воспитанника. Выдача денег для покупок производилась из расчета: не больше 30 копеек на человека за один раз.
Заказы состояли обычно из принадлежностей для рисования или фотографирования, предметов парфюмерии и всякого рода сладостей: конфет, халвы, пирожных, фруктов, орехов и т. п.
Кадетский корпус. Предисл. Н. И. Захава – М., "Академия-Academia", 2000. – 256 с.
Сегодня – барабанщик, а завтра будет дежурить горнист, и в шесть часов утра, выделывая сложные рулады, запоет горн. И так будет всегда: одно утро – барабанщик, другое – горнист: поочереди.
А вставать так не хочется. Ведь за окнами еще совсем черно. Еще бы немножко, минут пять... Но попросить не у кого.
– Захава, вставать!
Захава! Забудь, Боречка, свое имя!
Теперь ты для начальства всегда и только – Захава. А для товарищей – головастик, Лягва, для самых близких друзей – Захавочка. Захавочка – это хорошо, ласково. Но по имени теперь уже никто здесь не назовет. Привыкай, Захавочка!
Старенький дядька Забабурин (надо же иметь такую фамилию!) обучает нас правилам, в соответствии с которыми каждый должен осуществлять свой туалет.
У Забабурина совсем седая голова. Над нижней губой нависают густые белые умы, подбородок гладко выбрит. Одет Забабурин в старенький, длинный черный солдатский мундир времен Севастопольской кампании. На рукавах у него нашиты углом золотые унтер-офицерские нашивки, а через всю грудь, от края до края, тянется колодка с бесчисленными медалями. Ни дать, ни взять – "ундер" Грознов из пьесы Островского "Правда хорошо, а счастье лучше".
Забабурин был в должности "дядьки" еще тогда, когда мой отец учился в Орловском Бахтинина кадетском корпусе! Он не раз говорил мне, что помнит моего отца, и что мой отец был хорошим, добрым мальчиком.
Но и сам Забабурин добродушен и приветлив. Наставляет мальчишек заботливо и ласково. Славный, очень славный старикан!
В соответствии с его указаниями натягиваю на свои ноги трикотажные кальсоны и белые нитяные носки, надеваю предусмотрительно купленные отцом ночные войлочные туфли (а то пришлось бы сразу надевать сапоги), вешаю себе на шею два полотенца (одно – для лица, другое – для обтирания тела), в одну руку беру умывальные принадлежности – мыло, коробочку с зубным порошком и зубную щетку, в другую – сапоги и все остальное. В таком виде следую в "чистильную комнату". Там стоят длинные скамьи с прорезанными в них круглыми отверстиями, куда вставлены металлические тарелки с ваксой. И, конечно, очень много сапожных щеток. Но их, все-таки, не хватает и поэтому образуются очереди и даже возникают драки. Но у меня в руках не только отличная собственная сапожная щетка, но даже собственный помазок для ваксы. Отец и это предусмотрел!
– Ой, какая у тебя щетка! Дай мне почистить!
– Когда сам почищу, и тебе дам. Пожалуйста!
Это отец тоже предусмотрел!
– Никогда не жадничай! – наставлял он меня перед отъездом, – всем делись и, чем можешь, помогай товарищам! Боже тебя упаси фискалить, жаловаться начальству, если тебя обидят! Справляйся сам, как знаешь!
Моя щетка переходит из рук в руки. А сам я тем временем начищаю толченым кирпичом медную бляху на кожаном поясе и медные пуговицы на гимнастерке, заложив из предварительно в "гербовку" – дощечку с прорезанной в ней щелью, куда вставляются пуговицы, чтобы не пачкалась кирпичом сама гимнастерка или мундир.
Покончив со всеми делами в "чистильной комнате", иду в умывальную и занимаю очередь у одного из кранов. Кранов много, они расположены вдоль стен умывальной комнаты над общим длинным металлическим корытом.
Перед умыванием полагалось снять ночную рубашку, а оба полотенца обмотать вокруг талии.
Вытерев тщательно промытое лицо, шею и уши, нужно было намочить конец другого полотенца в холодной воде и обтереть тело до пояса (спину обычно обтирали друг другу); потом сухим концом тельного полотенца полагалось сильными движениями рук растереть себя насухо. После этой процедуры тело горело и становилось розовым.
Всему этому обучал нас находившийся в умывальной комнате дежурный воспитатель.
По завершении процедуры, мы один за другим возвращались в спальню и завершали свой туалет. С этим нужно было торопиться, чтобы быть готовыми к звонку.
По звонку мы идем в большой зал (такой зал был в каждой роте) и действием согласно команде:
– Станови-и-ись!
По этой команде рота должна была построиться в одну шеренгу строго по росту. Я занял место где-то на левом фланге, так как росточка был небольшого.
За этим обычно следовала процедура, которую на первый раз пропустили, но впоследствии соблюдали неукоснительно. Она заключалась в том, что воспитатель медленно обходил шеренгу, проверяя, хорошо ли у каждого вычищены сапоги, бляхи, пуговицы. Если находили непорядок, то тут же накладывал взыскание: назначал лишнее дежурство не в очередь, ставил "под часы" или оставлял без отпуска на следующее воскресенье.
Иногда раздавалась команда:
– Снять пояса, поднять рубахи!
И воспитатель проверял, все ли пришиты пуговицы на брюках, пристегнуты ли подтяжки.
Так же по команде все вынимали из карманов носовые платки, и воспитатель интересовался, достаточно ли они чисты.
– На первый-второй расчитайсь!
– Первый-второй, первый-второй, первый-второй, – от правого фланга к левому бойко перекатывались детские голоса.
– В две шеренги стройсь! Ать! Два! Три!
– Сом-кнись!
Команды следовали одна за другой, и новички довольно четко их выполняли. Сказывалось то обстоятельство. что почти все были детьми офицеров и не малое количество времени еще до поступления в корпус проводили на строевых учениях.
– Направо равняйсь!
– От-ставить! – и после этого – комментарий. – По команде "направо равняйсь, все, кроме правофлангового, четко поворачивают головы направо. Чтобы осуществить равнение, каждый должен увидеть грудь четвертого от себя человека. Еще раз: направо равняйсь!
И вдруг:
– Сми-и-и-рна! Полоборота напра-а-во!
Выполняя команду, все поворачиваются лицом к висящей в углу большой иконе с горящей перед ней лампадкой.
– Дежурный, читайте молитву!
Дежурный по роте кадет второго класса держит перед глазами кортонку с наклеенными на нее напечатанным текстом утренней молитвы, и бойко подражая церковному псаломщику, читает заданный текст.
– Полаборота нале-е...
И после паузы:
– во!
– Шаго-о-о-ом...
И опять после паузы:
– Аррш!
– Левой, левой, левой... Раз-два, три-четыре, раз-два, три-четыре...
– Не отставать! Шире шаг! Левой, левой, левой...
По длинным коридорам через помещения старших рот, по лестницам и снова по коридорам идем в столовую, гордясь тем, что мы в строю, что мы кадеты, что сбоку идет офицер, который, когда мы сбиваемся с ноги, выправляет положение, командуя:
– Левой, левой... Раз-два, раз-два...
Вот и столовая. Это огромный зал, заставленный столами и скамьями.
Мы заходим по семи человек с каждой стороны стола, у его торца – восьмой, "старший" – он будет разливать, раскладывать и раздавать пищу.
– Смир-р-р-на! Дежурный, читайте молитву!
И дежурный читает молитву, которую положено читать перед едой.
– Садитесь!
И шумно двигая скамьями, с радостным говором мальчишечья рота усаживается за столы. Начинается завтрак.
Первый завтрак – скромный и всегда один и тот же: кружка сладкого чая, французская булка и кусочек сливочного масла.
После завтрака полагалась небольшая прогулка на свежем воздухе, а потом – классы: пять-шесть уроков. После первых трех уроков – второй завтрак, состоящий из горячего мясного блюда, кружки чая и французской булки.
Нужно сказать, что кормили в кадетских корпусах довольно однообразно, не очень вкусно, но сытно.
После второго завтрака – вторая прогулка.
Прогулки проводились обычно на каком-нибудь плацу: или на том, который был расположен перед фасадом корпуса на Соборной площади, или же на внутреннем, примыкавшем к задней стороне здания. Каждый плац представлял из себя обширную территорию покрытую травой и обрамленную вокруг густой растительностью.
На корпусном плацу были построены сооружения, превращавшиеся зимой в ледяные горы для катанья на салазках. На середине плаца зимой наливался большой каток, летом же во время прогулок спортивные развлечения состояли из игры в лапту, в кегли, в городки, катания на велосипеде и всякого рода подвижных игр.
После второй прогулки продолжались уроки. По окончании уроков – третья небольшая прогулка перед обедом.
Обед состоял из трех блюд: щей или супа, мясного блюда (по преимуществу – котлет) и десерта в виде какого-нибудь незамысловатого пирожного.
Одним из видов наказания за небольшие проступки служило лишение сладкого блюда. Оно же являлось предметом всевозможных сделок между кадетами, чем-то вроде валюты: на него играли, им делились, его на что-нибудь выменивали.
После обеда полагалась четвертая прогулка, самая продолжительная.
После этой прогулки кадеты на некоторое время предоставлялись сами себе: читали, резвились, занимались гимнастикой. играли на музыкальных инструментах (в большом ходу были балалайки) или в тихие игры: в шашки, в блошки, в шахматы и т. п.
В четвертой роте, у самых маленьких, в эти часы стоял обычно невообразимый шум. Через зал или коридоры этой роты взрослый человек не мог пройти, не рискуя быть сбитым с ног. "Салочки", "пятнашки", "догонялки" связаны, как известно, со стремительной беготней, с победными криками, отчаянным визгом, прыжками и кувырканьем. Иногда дело доходило до драк, с кровопролитием из расшибленного носа. В этом случае вмешивался дежурный воспитатель, разнимал драчунов и в назидание всем ставил из "под часы", висевшие над входом в дежурную комнату. Нередко "под часами" выстраивалась целая шеренга наказанных, иногда человек до десяти.
Стоят, бывало, голубчики, а воспитатель прохаживается мимо них по коридору, делая вид, что не замечает умоляющих взглядов, которые так выразительно просят: "Отпусти"!
А иной раз в ответ на эти немые взгляды воспитатель вдруг громко проговорит: "Ничего, ничего, постойте! Умнее будете"!
Что делать? Вздохнут поглубже и стоят, бедняги, переминаясь с ноги на ногу, поглядывая с завистью на резвящихся вокруг товарищей.
Но вот раздается звонок, и все направляются в классы – готовить уроки на завтрашний день. К этому времени дежурный в каждом классе уже успел аккуратно выписать мелом на доску все задания, какие записаны преподавателями в классный журнал.
В класс входит офицер-воспитатель и усаживается на возвышении за преподавательский столик. Его обязанность – следить за тишиной и порядком в классе и в случае надобности помочь кадетам в подготовке уроков.
Обычно воспитатели читали в это время что-нибудь про себя или приводили в порядок служебную документацию, а иногда беседовали тихонько с кем-либо из своих питомцев по поводу какого-нибудь его проступка или недостаточных успехов в занятиях – словом, выполняли свои воспитательные функции. А в исключительных случаях обращались с проникновенной или строгой речью ко всему классу.
Обычно эти часы проходили тихо и безмятежно: прилежные кадеты готовили уроки и помогали отстающим товарищам, а менее прилежные читали какую-нибудь увлекательную книгу или затевали втихомолку интересную игру.
Случалось иной раз, что кто-нибудь начинал шепотком рассказывать сидящим поблизости товарищам смешной анекдот или забавную историю, и тогда неожиданный взрыв смеха заставлял воспитателя на минуту отвлечься от своих занятий, чтобы прикрикнуть на нарушителей тишины и порядка.
Если воспитатель почему-то не мог быть на вечерних занятиях своего отделения, его функции выполнял взрослый кадет, присланный из первой роты. И горы было этому кадету, если он был лишен выдержки и самообладания. Сорванцы нарочно устраивали тарарам, чтобы испытать характер юноши.
Бывало, сидит бедняга за преподавательским столиком красный, как рак, потный от смущения и не знает, что предпринять, а кругом шум, возня, обидные реплики в его адрес... Ну, что тут делать? Я сам, уже будучи в седьмом классе, не раз попадал в такое положение, и всегда это было серьезным испытанием для моих педагогических способностей. Тут главное – не растеряться и найти нужный тон: не просить, но и не кричать, не приказывать, но и не заискивать – разговаривать серьезно и просто, как с равными. И ни в коем случае не обнаруживать страха. Иногда мне это удавалось.
Впрочем, выступать в этой роли мне предстояло не скоро. Пока я только еще первоклассник. Ближайшая задача заключалась в том, чтобы завоевать погоны.
Понадобилось недели две, чтобы стать полноправным кадетом – получить обмундирование по мерке и погоны на плечи. Это был праздничный для нас деть. После этого нас стали отпускать по субботам и воскресеньям в город.
Те, у кого родители или близкие родственники жили в Орле, могли идти в отпуск в субботу после занятий и возвращаться вечером в воскресенье. Те, у кого были в городе только знакомые, отпускались после воскресной церковной службы на весь остаток дня. Те, у кого в городе никого не было – ни родственников, ни знакомых – вынуждены были проводить воскресные и праздничные дни у себя в роте. Только некоторые, примерные во всех отношениях кадеты отпускались иногда просто погулять по городу самостоятельно и заодно сделать небольшие покупки для себя и товарищей.
Для покупок заблаговременно составляли список заказов, и воспитатель выдавал нужную сумму из личных средств своих питомцев.
Хранить у себя наличные капиталы кадетам строго запрещалось. Все, что они привозили из дому и получали от родителей по почте, они обязаны были сдавать на хранение воспитателю, который в особой тетради вел личный счет поступлений и расходов каждого воспитанника. Выдача денег для покупок производилась из расчета: не больше 30 копеек на человека за один раз.
Заказы состояли обычно из принадлежностей для рисования или фотографирования, предметов парфюмерии и всякого рода сладостей: конфет, халвы, пирожных, фруктов, орехов и т. п.
Полный текст данной книги доступен в фондах нашей библиотеки.
Борис ЗахаваКадетский корпус. Предисл. Н. И. Захава – М., "Академия-Academia", 2000. – 256 с.
Немає коментарів:
Дописати коментар