Шевченка я знал коротко. Я познакомился с ним в конце 1839 года в Петербурге, у милого, доброго земляка Е. П. Гребенки, который рекомендовал мне его как талантливого ученика К. П. Брюллова... Я просил Шевченка сделать мой портрет акварелью, и для этого мне надобно было ездить к нему. Квартира его была на Васильевском острове, невдали от Академии художеств, где-то под небесами, и состояла из передней, совершенно пустой, и другой небольшой, с полукруглым вверху окном, комнаты, где едва могли помещаться кровать, что-то вроде стола, на котором разбросаны были в живописном беспорядке принадлежности артистических занятий хозяина, разные полуизорванные, исписанные бумаги и эскизы, мольберт и один полуразломанный стул; комната вообще не отличалась опрятностью: пыль толстыми слоями лежала везде, на полу валялись тоже полу изорванные, исписанные бумаги, по стенам стояли обтянутые в рамах холсты, на некоторых были начаты портреты и разные рисунки.
Однажды, окончив сеанс, я поднял с пола кусок исписанной карандашом бумажки и едва мог разобрать четыре стиха:
Червоною гадюкою
Несе Альта вісти,
Щоб летіли круки з поля
Ляшків-панків їсти.
«Що се таке, Тарас Григорович?» — спросил я хозяина. «Та се, добродію, не вам кажучи, як іноді нападуть злидні, то я пачкаю папірець», — отвечал он. «Так що ж? Се ваше сочинение?» — «Еге ж!» — «А багато у вас такого?» — «Та є чималенько». — «А де ж воно?» — «Та отам, під ліжком у коробці». — «А покажіть!»
Шевченко вытащил из-под кровати лубочный ящик, наполненный бумагами в кусках, и подал мне. Я сел на кровать и начал разбирать их, но никак не мог добиться толку.
«Дайте мені оці бумаги додому, — сказал я, — я їх прочитаю». — «Цур йому, добродію! Воно не варто праці». — «Ні, варто — тут є щось дуже добре». — «Йо? Чи ви ж не смієтесь із мене?» — «Та кажу ж, ні!» — «Сількось, візьміть, коли хочете, тільки, будьте ласкав!, нікому не показуйте й не говоріть». — «Та добре ж, добре!»
Взявши бумаги, я тотчас же отправился к Гребенке, и мы с большим трудом кое-как привели их в порядок и, что могли, прочитали.
При следующем сеансе я ничего не говорил Шевченку об его стихах, ожидая, не спросит ли он сам о них, но он упорно молчал; наконец я сказал: «Знаете що, Тарас Григорьевич? Я прочитав ванн стихи — дуже, дуже добре! Хочете — напечатаю?» — «Ой ні, добродію! Не хочу, не хочу, далебі, що не хочу! Щоб іще попобили! Цур йому!»
Много труда стоило мне уговорить Шевченка; наконец он согласился, и я в 1840 году напечатал «Кобзаря».
При этом не могу не рассказать одного обстоятельства с моим цензором.
Это был почтенный, многоуважаемый Петр Александрович Корсаков.
Последняя пьеса в «Кобзаре» (моего издания) — «Тарасова Ніч». С нею было найболее хлопот, чтобы привести ее в порядок. Печатание приближалось уже к концу, а она едва только поспела. Поскорее переписавши ее, я сам отправился я Корсакову, прося его подписать ее.
«Хорошо! — сказал он. — Оставьте рукопись и дня через два пришлите за нею». — «Нельзя, Петр Александрович, в типографии ожидают оригинала». — «Да мне теперь, право, некогда читать». — «Ничего, подпишите не читавши; все же равно вы не знаете малороссийского языка». — «Как не знаю?» — сказал он обиженным тоном *. — «Да почему же вы знаете малороссийский язык?» — «Как же! Я в 1824 году проезжал мимо Курской губернии». — «Конечно, этого достаточно, чтобы знать язык, и я прошу у вас извинения, что усомнился в вашем знании, но, ей-богу, мне некогда ждать; пожалуйста, подпишите скорее, повторяю, в типографии ожидают оригинала». — «А что, тут нет ничего такого?» — «Решительно нет».
Добрейший Петр Александрович подписал; «Кобзарь» вышел.
По материалам: http://litopys.org.ua/shevchenko/vosp14.htm
Немає коментарів:
Дописати коментар